Неточные совпадения
Софья вошла, держа письмо
в руке и
имея веселый вид.
— Проповедник, — говорил он, — обязан
иметь сердце сокрушенно и, следственно, главу слегка наклоненную набок. Глас не лаятельный, но томный, как бы воздыхающий.
Руками не неистовствовать, но, утвердив первоначально правую
руку близ сердца (сего истинного источника всех воздыханий), постепенно оную отодвигать
в пространство, а потом вспять к тому же источнику обращать.
В патетических местах не выкрикивать и ненужных слов от себя не сочинять, но токмо воздыхать громчае.
Вообще Михайлов своим сдержанным и неприятным, как бы враждебным, отношением очень не понравился им, когда они узнали его ближе. И они рады были, когда сеансы кончились,
в руках их остался прекрасный портрет, а он перестал ходить. Голенищев первый высказал мысль, которую все
имели, именно, что Михайлов просто завидовал Вронскому.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я
имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что
в моих
руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем
в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
В Соборе Левин, вместе с другими поднимая
руку и повторяя слова протопопа, клялся самыми страшными клятвами исполнять всё то, на что надеялся губернатор. Церковная служба всегда
имела влияние на Левина, и когда он произносил слова: «целую крест» и оглянулся на толпу этих молодых и старых людей, повторявших то же самое, он почувствовал себя тронутым.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы вот с ним
имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не были
в Москве. — Ну, Таня, вот тебе! — Достань, пожалуйста,
в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее
руку, удерживая ее
в своей и по трепливая сверху другою.
Отношения к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был
в жалком положении, но что было делать? Одно, на что
имел право муж, это было на то, чтобы потребовать удовлетворения с оружием
в руках, и на это Вронский был готов с первой минуты.
— Отчего же и не пойти, если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это не может
иметь последствий.] Жене моей от этого не хуже будет, а мне будет весело. Главное дело — блюди святыню дома.
В доме чтобы ничего не было. А
рук себе не завязывай.
Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune; [
руку и сердце (фр.).] но надо мною слово жениться
имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается
в камень, и ничто его не разогреет снова.
Я ее крепко обнял, и так мы оставались долго. Наконец губы наши сблизились и слились
в жаркий, упоительный поцелуй; ее
руки были холодны как лед, голова горела. Тут между нами начался один из тех разговоров, которые на бумаге не
имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как
в итальянской опере.
— Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только
рукою в воздухе и продолжал: — Тогда, конечно, деревня и уединение
имели бы очень много приятностей.
Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его
руки.
В это самое время вошел Порфирий и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым
иметь дело было совсем невыгодно.
Чичиков подошел к ручке Феодулии Ивановны, которую она почти впихнула ему
в губы, причем он
имел случай заметить, что
руки были вымыты огуречным рассолом.
В других домах рассказывалось это несколько иначе: что у Чичикова нет вовсе никакой жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить
руку дочери, начать дело с матери и
имел с нею сердечную тайную связь, и что потом сделал декларацию насчет
руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя
в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков решился на похищение.
— Нет, матушка не обижу, — говорил он, а между тем отирал
рукою пот, который
в три ручья катился по лицу его. Он расспросил ее, не
имеет ли она
в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могла уполномочить на совершение крепости и всего, что следует.
— Противузаконная, однако ж, вещь, — сказал Вишнепокромов, — капиталы не должны быть
в одних <
руках>. Это теперь предмет трактатов во всей Европе.
Имеешь деньги, — ну, сообщай другим: угощай, давай балы, производи благодетельную роскошь, которая дает хлеб мастерам, ремесленникам.
— Каких цветов пожелаете
иметь? — вопросил купец, все так <же> приятно колеблясь на двух упершихся
в стол
руках.
Попробовали было заикнуться о Наполеоне, но и сами были не рады, что попробовали, потому что Ноздрев понес такую околесину, которая не только не
имела никакого подобия правды, но даже просто ни на что не
имела подобия, так что чиновники, вздохнувши, все отошли прочь; один только полицеймейстер долго еще слушал, думая, не будет ли, по крайней мере, чего-нибудь далее, но наконец и
рукой махнул, сказавши: «Черт знает что такое!» И все согласились
в том, что как с быком ни биться, а все молока от него не добиться.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила
в богатом доме, все на
руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.
Она полагала, что
в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на
руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не
имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее
в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому потачки не дает.
Голос его был строг и не
имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез.
В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой
в руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.
Пятнадцать копеек
в день, сударь, не заработает, если честна и не
имеет особых талантов, да и то
рук не покладая работавши!
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая
руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не
имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак
в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
Один из них без сюртука, с чрезвычайно курчавою головой и с красным, воспаленным лицом, стоял
в ораторской позе, раздвинув ноги, чтоб удержать равновесие, и, ударяя себя
рукой в грудь, патетически укорял другого
в том, что тот нищий и что даже чина на себе не
имеет, что он вытащил его из грязи и что когда хочет, тогда и может выгнать его, и что все это видит один только перст всевышнего.
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и
имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали
в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым
в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась
в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не
имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила
руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается
в руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он
имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Тогда, испуганный этим, он спрятался под защиту скуки, окутав ею себя, как облаком. Он ходил солидной походкой, заложив
руки за спину, как Томилин,
имея вид мальчика, который занят чем-то очень серьезным и далеким от шалостей и буйных игр. Время от времени жизнь помогала ему задумываться искренно:
в середине сентября,
в дождливую ночь, доктор Сомов застрелился на могиле жены своей.
В черном плаще,
в широкой шляпе с загнутыми полями и огромным пепельного цвета пером, с тростью
в руке, она
имела вид победоносный, великолепное лицо ее было гневно нахмурено. Самгин несколько секунд смотрел на нее с почтительным изумлением, сняв фуражку.
— Камень — дурак. И дерево — дурак. И всякое произрастание — ни к чему, если нет человека. А ежели до этого глупого материала коснутся наши
руки, —
имеем удобные для жилья дома, дороги, мосты и всякие вещи, машины и забавы, вроде шашек или карт и музыкальных труб. Так-то. Я допрежде сектантом был, сютаевцем, а потом стал проникать
в настоящую философию о жизни и — проник насквозь, при помощи неизвестного человека.
Вошел
в дом, тотчас же снова явился
в разлетайке,
в шляпе и, молча пожав
руку Самгина, исчез
в сером сумраке, а Клим задумчиво прошел к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная жандармом постель внушала отвращение. Тогда он стал укладывать бумаги
в ящики стола, доказывая себе, что обыск не будет
иметь никаких последствий. Но логика не могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной тревоги.
Да, у Краснова
руки были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не
имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих
рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня
в красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими
руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на голове неровно, как будто череп Долганова
имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая
в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
— Очень
имеют. Особенно — мелкие и которые часто
в руки берешь. Например — инструменты: одни любят вашу
руку, другие — нет. Хоть брось. Я вот не люблю одну актрису, а она дала мне починить старинную шкатулку, пустяки починка. Не поверите: я долго бился — не мог справиться. Не поддается шкатулка. То палец порежу, то кожу прищемлю, клеем ожегся. Так и не починил. Потому что шкатулка знала: не люблю я хозяйку ее.
— Мы почти уже колония. Металлургия наша на 67 процентов
в руках Франции,
в деле судостроения французский капитал
имеет 77 процентов. Основной капитал всех банков наших 585 миллионов, а иностранного капитала
в них 434;
в этой — последней — сумме 232 миллиона — французских.
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет
в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем
в стороне: сестра будет
иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! — говорил он, подняв трепещущие
руки вверх. — Выпьем, кум!
Илья Иванович иногда возьмет и книгу
в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал
в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно
иметь картину на стене, можно и не
иметь, можно пойти прогуляться, можно и не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга; он смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
Она жила гувернанткой
в богатом доме и
имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев
в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на черную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с большими грубыми
руками, с мещанской свежестью
в лице и с грубой речью.
— Пять тысяч рублей ассигнациями мой дед заплатил
в приданое моей родительнице. Это хранилось до сих пор
в моей вотчине,
в спальне покойницы. Я
в прошедшем месяце под секретом велел доставить сюда; на
руках несли полтораста верст; шесть человек попеременно, чтоб не разбилось. Я только новую кисею велел сделать, а кружева — тоже старинные: изволите видеть — пожелтели. Это очень ценится дамами, тогда как… — добавил он с усмешкой, —
в наших глазах не
имеет никакой цены.
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „
в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и
рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает…
Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
— Приду, приду, как обещал. Слушай, Лиза: один поганец — одним словом, одно мерзейшее существо, ну, Стебельков, если знаешь,
имеет на его дела страшное влияние… векселя… ну, одним словом, держит его
в руках и до того его припер, а тот до того унизился, что уж другого исхода, как
в предложении Анне Андреевне, оба не видят. Ее по-настоящему надо бы предупредить; впрочем, вздор, она и сама поправит потом все дела. А что, откажет она ему, как ты думаешь?
–…второстепенный, которому предназначено послужить лишь материалом для более благородного племени, а не
иметь своей самостоятельной роли
в судьбах человечества. Ввиду этого, может быть и справедливого, своего вывода господин Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского человека должна быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься
руки и…
Зная, что это письмо могло попасть…
в руки злых людей…
имея полные основания так думать (с жаром произнесла она), я трепетала, что им воспользуются, покажут папа… а на него это могло произвести чрезвычайное впечатление…
в его положении… на здоровье его… и он бы меня разлюбил…
Быть может, непристойно девице так откровенно говорить с мужчиной, но, признаюсь вам, если бы мне было дозволено
иметь какие-то желания, я хотела бы одного: вонзить ему
в сердце нож, но только отвернувшись, из страха, что от его отвратительного взгляда задрожит моя
рука и замрет мое мужество.
«Тут эмская пощечина!» — подумал я про себя. Документ, доставленный Крафтом и бывший у меня
в кармане,
имел бы печальную участь, если бы попался к нему
в руки. Я вдруг почувствовал, что все это сидит еще у меня на шее; эта мысль,
в связи со всем прочим, конечно, подействовала на меня раздражительно.
Я прямо пришел
в тюрьму князя. Я уже три дня как
имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю, хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем он допустил и устроил
в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната — обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника известной
руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.
Но гораздо любопытнее для меня вопрос: зачем нужен был Ламберту Версилов, тогда как Ламберт,
имея уже
в руках документ, совершенно бы мог обойтись без его помощи?
Заметьте, она уж и ехала с тем, чтоб меня поскорей оскорбить, еще никогда не видав:
в глазах ее я был «подсыльный от Версилова», а она была убеждена и тогда, и долго спустя, что Версилов держит
в руках всю судьбу ее и
имеет средства тотчас же погубить ее, если захочет, посредством одного документа; подозревала по крайней мере это.
Но Крафт
имел все-таки уверенность, что компрометирующий документ будто бы попался
в руки Версилова через близость того со вдовой и с дочерьми Андроникова; уже известно было, что они тотчас же и обязательно предоставили Версилову все бумаги, оставшиеся после покойного.
Он блаженно улыбнулся, хотя
в улыбке его и отразилось как бы что-то страдальческое или, лучше сказать, что-то гуманное, высшее… не умею я этого высказать; но высокоразвитые люди, как мне кажется, не могут
иметь торжественно и победоносно счастливых лиц. Не ответив мне, он снял портрет с колец обеими
руками, приблизил к себе, поцеловал его, затем тихо повесил опять на стену.